Лет пять назад был в моей жизни такой опыт. Работал я психологом в одной из частных клиник города Томска. Дабы не нарываться на монополию медиков — я больше не буду использовать слова «психотерапия» и «лечение».
Каждый день я должен был проводить полтора часа с резидентами (клиентами) этой клиники. Целью этого времяпрепровождения было создать условия, в которых сидящая передо мной личность, или то, что от нее осталось, могла стать более целостной и осознанной и менее зависимой от пристрастия к наркотикам.
Клиенты проводили в клинике около месяца, за это время проходили медикаментозные процедуры снятия абстинентного синдрома и курс реабилитации, коей занимался именно я и руководитель клиники. Поскольку большую часть времени в клинике одновременно находилось не более 2-х наркозависимых одновременно, то моя часть работы могла носить только индивидуальный характер и проходила в форме консультирования.
Сейчас я хочу поделиться двумя наблюдениями, которые я успел сделать за время своей работы.
Первое. Каждый раз, в конце консультации, я давал резидентам домашние задания, целью большинства из которых было развитие осознания. Однажды я решил дать простое, на мой взгляд, задание: «Описать все чувства за день и принести мне письменный отчет, о том, что резидент чувствовал». На следующий день я получил лист бумаги с текстом примерно следующего содержания: «Я проснулся… Поел... Постоял у окна… Поругался с медсестрой… Посмотрел телевизор… и т.д. и т.п.». В тексте были только глагольные формы и ни одного слова, которое можно было бы обозначить как чувство.
С того момента это домашнее задание стало стандартным, и каждый раз я получал идентичные результаты. Естественно, за заданием следовал разбор полетов, в ходе которого я помогал человеку научиться распознавать и называть свои чувства, говорить о них и описывать их.
Но самое главное, что я понял, что все, кто попали в эту клинику, воспитывались в семьях с бедной психологической культурой. В семьях, где не говорят о своих чувствах, где не знают, что это такое. Где вместо, того чтобы говорить о своих чувствах нападают, а вместо того, чтобы говорить «я», говорят «ты». Причем социально это разные семьи, и семьи социального дна и вполне обеспеченные семьи, которые могут себе позволить вслед за «проколонной» машиной купить сыну новую, а потом еще одну. Дети и тех и других не знают как называется, то или иное чувство и не могут говорить о них.
Я не могу говорить о том, что семьи, где ситуация с психологической культурой другая, имеют иммунитет перед наркотиками, но подозреваю, что прогноз для детей из таких семей может быть гораздо боле благоприятным.
Второе. Иногда пребывание в клинике сказывалось очень благоприятно для резидентов, иногда не очень. Но была одна закономерность, возвращение резидента клиники в семью часто ускоряло срыв. Конечно, человек попадал в прежнее социальное окружение, в среду не изолированную от общества, в том числе к своим друзьям, но это недостаточное объяснение срывам.
Я наблюдал следующую картину. Когда к резидентам клиники приезжали родители, чтобы навестить их, поведение резидентов становилось инфантильным. Трезвый и здравомыслящий несколько минут назад человек становился эмоционально несдержанным капризным иррациональным ребенком. Вся старая конфигурация семейных отношений воспроизводилась в секунды.
Честно говоря, возвращение многих из резидентов из клиники в семью несло такой же риск срыва, как возвращение в компанию друзей-наркоманов. Когда я это осознал, я предложил директору клиники ввести хотя бы формальный документ, в котором родители бы предупреждались о том, что наркомания — это семейное заболевание и отказ от семейной психотерапии значительно увеличивает вероятность срыва их ребенка. Директор отнесся к этой инициативе прохладно, и в чем-то я его понимаю. Как-то я завел об этом разговор с одними папой и мамой — они округлили глаза и чуть ли не в истерике начали убеждать меня, что в их семье прекрасные отношения. При этом с собственным сыном, который на данные момент был трезв, они не могли найти общий язык.
Конечно, такая болезнь ребенка травмирует семью. Наркомания поражает семью как целое, но носителем явных симптомов может остаться только один. Вылечить одну часть этой семьи, а потом поместить ее в окружение, привыкшее к болезни – это очень большой риск. Можно попытаться заложить в резидента такой потенциал, которого бы ему хватило, чтобы повлиять на свое окружение, но это уже близко к чуду. Хотя такая вероятность остается.
Тут, по логике текста, должно быть резюме этих двух наблюдений. Его я оставлю на вас.
Я не знаю, где сейчас те люди, которых я консультировал. Кто-то точно сорвался, кто-то изредка встречается на улице и рассказывает про семью и ребенка.
Однажды я принял решение прекратить свою работу на этом поприще. Я провел очень тяжелый месяц с одним резидентом. В последний раз, когда я о нем слышал – у него все было в порядке. А потом я получил зарплату — около трех тысяч рублей, по тем временам — 100 долларов. Я положил деньги на стол, и долго-долго смотрел на них. Гордостью за свою работу семью не накормишь и за жилье не заплатишь.
Я понял, что тут я никому ничего не должен, и делать здесь мне больше нечего.
Artem Boo
