Окна этого дома затянуты тряпками не в целях светомаскировки и не по причине отъезда хозяев. Просто такая драпировка – единственный способ борьбы с местной жарой.
Море ушло отсюда в 1975 году, оставив после себя мертвую пустыню. О прежних временах напоминает лишь россыпь мелких ракушек под ногами, солнечный блеск соляных кристаллов, да призрачные силуэты заваленных на бок кораблей на горизонте.
За прошедшие тридцать лет, колхоз Джамбул то распадался, то реорганизовывался вновь, гибко реагируя на директивы из центра.
-- Снимали шляпу и козырьком назад поворачивали, — как выразился председатель.
В начале девяностых, кто не успевал повернуть козырек, попадал в безжалостные перестроечные жернова — расформирование и раздачу общего скота по семьям, согласно долевому участию: забирайте и езжайте на все четыре стороны, никого боле не держим. Как говорится «Всем спасибо, съемка окончена». А куда ехать? Некуда. Не к кому и незачем.
Сейчас здесь осталось всего два товарных хозяйства: Джамбул – чахлый колхоз в сто тридцать дворов, и крохотный поселок Джаланаш, если дальше на юг. Рыбная ловля по-прежнему основной источник дохода, но рыболовецкий надел расположен в трехстах километрах. В море ходят шесть десятков человек, по двое на лодку. Весь улов идет на экспорт. Ловля сезонная, и летом, когда рыба нерестится, рыбаки отдыхают. Для нас так и осталось загадкой, почему нельзя перевезти семьи ближе к промысловым точкам, но добиться внятного ответа на этот вопрос не удалось.
После частичного сворачивания знаменитой Узбекской мелиорационной кампании и перенаправления Сырдарьи обратно в Арал, море «остановилось»: больше не уходит, но пока и не приближается. Достраиваемая лихорадочными темпами дамба должна окончательно возродить Аральское море, но оптимистичным прогнозам и обещаниям правительства о том, что через пару лет волны будут вновь плескаться у родных стен, рыбаки особо не верят. Об этом предпочитают отмалчиваться, а если и говорят, то крайне неохотно. Питьевую воду провели, и славно. Рыба появилась – совсем хорошо.
Увидев, что наше упорство не сломить, председатель нехотя отпустил нас побродить по дворам, но все равно навязал сопровождение: УАЗик незримой тенью двигался следом, то и дело мелькая между дворами. Мягкий, но неусыпный контроль.
Скажу сразу: Джамбульский пейзаж – один из самых безрадостных, какие мне довелось наблюдать в своей жизни. На улице за сорок и кругом ни души. Между глинобитных стен и покореженных столбов с колючей проволокой живописно разбросаны останки тракторов, сеялок и прочей колхозной техники. Теленок объедает что-то растительно-колючее возле вросшей в землю кабины военного ГАЗ-66; на фоне проржавевшей водокачки торчит из земли то ли коленчатый вал, то ли ощетинившаяся ножами деталь комбайна... И над всем этим палит то самое белое солнце в лилово-мертвом мареве.
Картину слегка оживляют сложенные в пирамиды кизяки, — навозные лепешки, какими на востоке топят печи, — энергоемкое топливо, дающее сухой, устойчивый жар. Незаменимая вещь в пустой степи, если не принимать во внимание характерный едкий запах горящих экскрементов. Тут же, выставив горбы к солнцу, отдыхают верблюды, производители топлива.
Еще двое переходят нам дорогу. Один явно больной, бредет, словно наугад, покачивая непомерно раздутым брюхом с вздутыми венами, и орет... Вы слышали, как кричит верблюд? Такой крик хорошо бы записать и поставить звонком в мобильный телефон, или выпускать на его основе будильники.
Как сказал председатель колхоза, — «живем мы хорошо». В сотне метров далее находим полуистлевшие шкуру и кости еще одного верблюда. Его голова торчит из песка, словно верблюд, играя, зарылся по самую морду, а потом отощал до крайности. Долго думаем, что скажет наш аксакал, если мы попытаемся застелить этой шкурой сиденье УАЗика.
И еще про Аральские корабли. В отличие от Узбекской стороны, где они раскиданы друг от друга на многие километры, в Джамбуле корабли сосредоточены примерно в одном месте. Изначально со стороны Казахстана их, брошенных на вечную стоянку, было числом двенадцать. Сейчас в песках осталось только шесть обглоданных мародерами ржавых остовов, напоминающих скелеты больших глупых рыб, павших в схватке с пираньями. И сложно сказать, что быстрее прикончит их морды с печальными глазами в якорных цепях – вернувшееся море, или резаки любителей черного металла.
...
За три с лишним сотни километров от Аральска, в бесконечной соляной степи, расположено местечко Аглак. Сюда не летят самолеты, не плывут пароходы, и добраться в Аглак можно либо на внедорожнике, либо на боевом верблюде. Здесь находится главный запирающий шлюз, регулирующий уровень воды в Арале, и при желании море можно «спустить» одним рывком, как выдергивают из ванны затычку.
Аральское море напоминает средиземное, разве что менее соленое. Вода кристально чистая, на мелководье прогревается до тридцати пяти, и, кажется, что заходишь в суповую кастрюлю. По пояс — тридцать. По плечи – двадцать восемь. Рыба, подплывая близко к берегу, рискует свариться заживо.
Раньше местные рыбаки использовали капроновые сети, а теперь повсюду только одноразовая китайская дешевка из тонкой силикатной лесы. Она стоит копейки, и ее ошметки разбросаны по всей прибрежной полосе. Крупная рыба рвет такую сеть в клочья и режется до костей, и даже если вырывается на свободу, обречена на медленную смерть. С этого года использование этих китайских поделок приравнивается к браконьерству, но реальной силы закон не имеет.
Этого человека зовут Авай. За его плечами — служба в ракетных войсках в Германии и поисковых космических в Казахстане, после развала Союза – работа строителем и егерем в заказнике. Но большую часть жизни Авай проходил на кораблях Аральского флота, от плавучих баз и рефрижераторов до научных гидрологических. В его послужном списке десятки судов, в том числе «Лев Берг», тот самый, что стоит на вечной стоянке в порту-могильнике города Аральска и «Алексей Леонов», брошенный сотней километров западнее, в Джамбуле.
Сейчас Авай инспектор рыбнадзора, и в ожидании сменщика коротает время за чтением старых научных журналов. Его дом — двухмоторный шестиместный катер с рубкой и небольшим камбузом. Четыре койки у стен, пара шкафчиков и застеленный клеенкой стол... Аральский флот канул в лету, и катер Авая, одно из последних оставшихся на плаву судов.
В гастрономическом смысле Аваю не позавидуешь: из всей еды — одна только рыба. На завтрак, на обед и на ужин. Ее варят, жарят, запекают в углях и маринуют в уксусе, на скорую руку готовя «хе». Смена задерживается на целую неделю, на катере подходят к концу запасы газа и питьевой воды, и наш приезд оказался как нельзя кстати. У Авая живет двухмесячный щенок дворовой породы по кличке Чайка. Я впервые видел, чтобы собака без видимых последствий для здоровья ела рыбьи кости и пила соленую морскую воду.
Пойманного при нас сазана Авай разделал с ловкостью фокусника, сварил на остатках газа и подал эту минималистскую уху в кружках. Из всех приправ – только соль, да пара черствых лепешек из наших запасов на закуску. Картошка, лук и прочие приятные желудку излишества Авай не видел уже очень давно.
Авай интересный собеседник и прекрасный рассказчик, и может часами развлекать вас историями из своей жизни. И про то, как за неимением бананов, кормили салом обезьян для бактериологических лабораторий на острове «Возрождение». И про то, как в двухтысячном году войска ускоренными темпами покидали эти острова, а следом шла целая армия гражданских лиц и грабила то, что не успела вывезти военные. Про тонны меди, которую вывозили на веслах, загруженные по самую ватерлинию. Про изменение климата и бегство зверей с островов... Мы старались не перебивать Авая и только писали монолог на кассету. Но это тема для отдельных постов.
Чайка, двухмесячный щенок двор-терьера, внимательно следит за действиями хозяина. По негласному договору, Чайке полагаются голова, внутренности и кости добычи, все остальное забирает человек. Эта парочка неделями сидит на рыбной диете, кроме того, Чайка безо всякого видимого ущерба для здоровья пьет морскую воду и перемалывает рыбьи кости. Другие люди, другие звери. Другая жизнь.
Источник:
http://dima-chatrov.livejournal.com
