Максим Горький — пример того, как нужно выживать при любой власти. Алексей Максимович Пешков прожил удивительную и противоречивую жизнь. В ней были скитания по миру, всемирная слава и признание, холуйство и лицемерие, прижизненная канонизация на родине и убийство сына...
В пору наивысшей популярности в России и за рубежом писатель Максим Горький получал грандиозные гонорары, финансировал большевиков и энергично собирал для них деньги за границей. Правда, сам в Россию не торопился и семь лет, с 1906 по 1913 годы, в компании очередной дамы сердца жил в Италии — на острове Капри. Потом переехал в Финляндию: тогда это была территория Российской империи. Ещё через год, уже во время Первой мировой, осел в столичном Петрограде.
Когда в 1917 году случился октябрьский переворот и большевики захватили власть, у Горького началась вторая молодость. Он был в центре внимания коллег по писательскому цеху, которые не захотели, а в большинстве случаев не смогли уехать из России. Надежда Мандельштам вспоминала:
«Пайки раздавал Горький, заступник и предстатель. В его руках находились ключи к некоторому, весьма относительному, благополучию. Поэтому к нему непрерывно тянулись люди с просьбами. Когда приехал Мандельштам после бесконечных странствий и двух тюрем, ему причиталась какая-то государственная подачка. Союз поэтов запросил для него у Горького штаны и свитер. Горький свитер выдал, а штаны собственной рукой вычеркнул: уже тогда у нас не было уравниловки и каждому полагалось по сумме званий. У Мандельштама званий на штаны не хватало. Гумилёв отдал ему свои — запасные. Мандельштам клялся мне, что, расхаживая в брюках Гумилёва, чувствовал себя необыкновенно сильным и мужественным.
Обращалась к Горькому и Ахматова. Она просила, чтобы он помог ей устроиться на работу хоть за какой-нибудь паёк. Академического ей тоже не дали, и она жила с Шилейкой на его академические селёдки. Горький объяснил Ахматовой, что служба ничего, кроме нищенского пайка, не даёт, и повёл её посмотреть коллекцию ковров, которую тогда собирал. Ковры, наверное, были отличные, потому что вещи продавались за бесценок. Ахматова посмотрела ковры Горького, похвалила их и ушла ни с чем. С тех пор она, кажется, ковров не любила. Уж очень от них пахло пылью и странным благополучием в катастрофически вымиравшем городе».
Так называемый академический паёк, о выдаче которого голодающим писателям Горький договорился с новой властью, развозили на телеге. В пайке были селёдка, конина, крупа, соль, табак, суррогаты жира и плитка шоколада. Ахматова дала этому продуктовому транспорту название «Горькая лошадь».
Самому Горькому жилось несравнимо слаще, но к 1921 году он увидел, куда привели страну большевики и, вращаясь в правительственных кругах, догадывался, что будет дальше. Поэтому поспешил использовать обширные связи и снова уехал в Италию.
Там он прожил ещё семь лет — до 1928 года, но уже не на привычном Капри, а вблизи Сорренто, у берега Неаполитанского залива − на фешенебельной вилле «Иль Сорито», арендованной у местного герцога.
Большевики уговаривали Горького вернуться. Популярность за рубежом стремительно падала, издатели стали платить на порядок меньше. Зато на родине сулили золотые горы. И всё же Горький ещё четыре года курсировал между Италией и Россией, пока не договорился обо всех условиях своего возвращения. Только в 1932 году он окончательно переехал в Москву.
От советского правительства Горький получил в личное пользование особняк Рябушинского, куда к нему частенько наведывались руководители государства, и две дачи — в Горках под Москвой и в Крыму. Расходы Горького и его семьи на еду, прислугу и прочее оплачивало из государственного бюджета Второе отделение Административно-хозяйственного управления НКВД:
«Примерный расход за 9 месяцев 1936 г. следующий:
а) продовольствие руб. − 560 000
б) ремонтные расходы и парковые расходы руб. − 210 000
в) содержание штата руб. − 180 000
г) разные хоз. расходы руб. − 60 000
Итого: руб. − 1 010 000».
Содержание Горького обходилось государству около полутора миллионов рублей в год, больше 112 000 рублей в месяц. Для сравнения: врач тогда зарабатывал ежемесячно порядка 300 рублей, Шуре Балаганову для полного счастья нужно было шесть тысяч четыреста, а о заветной сумме в миллион мечтал сам Остап Бендер.
Когда читаешь такое, сразу хочется стать пролетарским писателем-соцреалистом, дружить с властью и вообще.
Дмитрий Миропольский
