Сегодня, 15 мая, исполняется 131 год со дня рождения Михаила Афанасьевича Булгакова.
«Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит», – сказал Михаил Булгаков. В его жизни было все: болезни, войны, революции, успех и поражения. Он отчаянно ждал признания – а оно пришло после смерти. И, словно в награду за все беды, судьба подарила ему редкое счастье – любить и быть любимым…
«Дописать раньше, чем умереть» — Булгаков начал очередную редакцию романа, который тогда еще не обрел своего нынешнего, всем известного названия. Всего редакций было не то три, не то шесть, не то восемь — литературоведы спорят до сих пор. Замысел у писателя возник еще в 1928 году, а первые варианты текста относятся к 1929 — году Великого перелома в стране и в судьбе Булгакова.
Театр в жизни Булгакова занимал огромное место. Автор четырнадцати пьес, многие из которых сразу же переводились за рубежом, инсценировщик своей и чужой прозы, театральный рецензент, фельетонист и либреттист, он надеялся увидеть свои драматические произведения напечатанными и в собственной стране, но мечта эта сбылась после его смерти. Прижизненная сценическая судьба булгаковских драм и комедий была не намного удачнее. В 1920-1930-е годы на сцену пробились только "Дни Турбиных", разрешенные к исполнению в единственном театре — МХАТе, всего два сезона шла "Зойкина квартира" в Театре имени Е. Вахтангова и один сезон — "Багровый остров" на сцене Камерного театра, после седьмого представления был запрещен "Мольер" во МХАТе имени М. Горького, премьера репетировавшегося там же "Бега" так и не состоялась. Но тем не менее именно эти спектакли, подвергавшиеся в свое время оскорбительной критике вошли в историю советского сценического искусства, заложив основы формирования целого явления.
...«Самая подлая болезнь — почки», — говорил Булгаков. Но, умирающий, страшно страдающий от болей, слепнущий и даже порой перестающий узнавать близких, он практически ежедневно продолжал работать над уже отпечатанным романом, мучившим его десять лет. «Я погребён под этим романом», — признавался он. Но тут же: «Что бы я мог написать после «Мастера»?» И уж совсем накануне смерти всё повторял, мечтая, чтобы роман увидел свет: «Чтобы знали… Чтобы знали…»
Напомним — ещё в 1925-м он написал «Дьяволиаду».Известна дата начала работы над «Мастером», подписанная самим Булгаковым, — 1928 год. Но в 1930-м писатель, по его словам, «лично своими руками бросил в печку черновик романа о дьяволе». 15 глав. Как любимый Булгаковым Гоголь — второй том «Мёртвых душ». Как впоследствии поступил с рукописью и его герой, Мастер. Хотя в той, первой редакции не было ни Мастера, ни Маргариты, ни истории любви. Был лишь Воланд, правда, с полагающимися каждому советскому человеку именем и отчеством — Велиар Вельярович. Аннушка звалась Пелагеюшкой. Стёпа Лиходеев был отправлен не в Ялту, а во Владикавказ и именовался Гарасей Педулаевым, Азазелло — Фьелло, Иван Бездомный был то Антошей, то Поныревым, то Безродным. Берлиоз мог стать Чайковским, а звали его Владимиром Мироновичем. Конферансье Жорж Бенгальский был Петром Алексеевичем с «божественной» фамилией Благовест. И вот — о божественном.
В материалах к роману (тогда он назывался то «Консультант с копытом», то «Копыто инженера») были две центральные фигуры и две главы — «О Боге» и «О дьяволе». В те годы «дьявольское» приравнивалось ко всяческой «иностранщине», вот и стал Воланд не вполне себе русским Пупкиным, а Воландом.
Когда Михаил Афанасьевич вернулся к работе над уничтоженным романом, без черновиков, он твёрдо говорил: «Я всё помню». Роман не отпускал его до самого ухода: «Точно дьявол меня заколдовал»...
— Ну что же, — обратился к Мастеру Воланд с высоты своего коня, — все счета оплачены? Прощание совершилось?
— Да, совершилось, — ответил Мастер и, успокоившись, поглядел в лицо Воланду прямо и смело. Тут вдалеке за городом возникла темная точка и стала приближаться с невыносимой быстротой. Два-три мгновения, точка эта сверкнула, начала разрастаться. Явственно послышалось, что всхлипывает и ворчит воздух.
— Эге-ге, — сказал Коровьев, — это, по-видимому, нам хотят намекнуть, что мы излишне задержались здесь. А не разрешите ли мне, мессир, свистнуть еще раз?
— Нет, — ответил Воланд, — не разрешаю.
— Он поднял голову, всмотрелся в разрастающуюся с волшебной быстротою точку и добавил: — У него мужественное лицо, он правильно делает свое дело, и вообще все кончено здесь. Нам пора!
«Все кончено здесь» — и это было правдой.
Мастер — жизнь вне компромисса.
Михаил Верещагин
